Из жизни Потапова
Возвращение
На небе уже было утро. Солнце сверкало, облака под самолетом лежали снежными мягчайшими холмами и долинами. Уходили к горизонту. Хотелось мчаться по ним и мчаться. Они сияли безжалостным манящим светом. На них больно было смотреть, но оторваться — и того больнее. Все же Потапов отвернул голову, встретился с глазами ПЗ, который тоже смотрел в иллюминатор. Взгляд у ПЗ был изучающий и как бы чуть насмешливый: мол, знаем мы вас, ангельские красоты! Прежде чем в душу пускать, вас надо проверить и перепроверить…
Потапов ничего не стал ему говорить: наговорились довольно. Опять отвернулся к иллюминатору — опять поплыли внизу нежнейшей округлости курганы, засыпанные жемчужным, чуть желтоватым снегом. Буквально душой отдыхаешь, сказал себе Потапов.
На самом деле душа его еще не могла отдыхать. Она вся была сжата в комок, ее свело, словно икроножную мышцу. И должно было пройти дня три или четыре, прежде чем она сумеет вздохнуть и расслабиться. Такая уж была у него работа.
Наверное, здесь с самого начала следует сказать, что мы не будем распространяться на тот предмет, что именно принимал Потапов вместе с ПЗ (представитель заказчика — так сказали бы в обычной жизни), и какой именно был у ПЗ чин, и с каких именно испытаний они теперь возвращались. В их кругах была такая манера называть свои объекты просто приборами. Думаю, нам имеет смысл использовать это слово как термин. Да и дело с концом.
Самолет начал снижаться, срезал самые первые, легчайшие слои облачной мути. Они промчались за окном неосязаемой паутиной. Затем самолет взрыл носом долину меж сверкающих холмов. Посерело, потемнело…
— Пошли в преисподнюю, — сказал ПЗ, — в плотные слои.
Некоторое время они плыли, затерявшись в облаках, словно рыба в океане. Наконец вынырнули на противоположной, нижней границе облаков. Все было здесь непролазно серым. Облака давили, словно потолок подвала. На земле лежал сероватый подтаявший снег конца зимы, снег надвигающейся оттепели. Сердце сжалось у Потапова, будто в ожидании приступа.
На самом-то деле он не знал, какими они бывают, эти приступы, просто у него существовала для себя самого такая как бы внутренняя терминология, которую он, кажется, и вслух-то никогда не произносил… Он снова прислушался к тоске, больно тронувшей его сердце. Отдыхать надо, сказал он себе, тем более отпуск за тот год не выбран, оставалось еще недели полторы.
Самолет качнуло, тряхнуло, он начал медленно и как-то особенно безнадежно падать, хватаясь огромными крыльями за края воздушной ямы. Потапов всего этого почти не замечал — он уж столько налетал за свою жизнь! Лишь отметил про себя: на посадку идем. Рядом ПЗ листал журнал «Вокруг света».
Они спустились совсем низко. Закачались, поднялись на дыбы знакомые Внуково и Юго-Запад. Коробки домов толкались, толпились так и эдак — то высокие, то продолговатые. Тут явно присутствовал какой-то свой, и не случайный, а расчисленный ритм. Впервые Потапов заметил это. Было даже по-своему красиво.
А ведь с земли — каменные джунгли. Вернее, каменный подлесок, подшерсток — одинаковость… Почему ж так получается, подумал Потапов, в чем тут фокус-то?
И догадался: эти кварталы проектировали не отдельными домами, а прямо районами… массивами… Деятели!
Сам человек промышленности, Потапов знал, конечно, что коробки ставили в свое время не от хорошей жизни. Что это выгодно, экономично, дома можно строить чуть ли не прямо на заводах… ну и так далее. Однако когда нападало на него плохое настроение, он начинал брюзжать.
От какого-то архитектора Потапов слышал такую цифру — пятьдесят лет. Столько якобы простоит эта железобетонщина… На мой век как раз хватит, подумал он не то сердито, не то грустно, хватит, и даже с избытком… И потом без всякой будто бы логики: отдохнуть надо.
Между тем наступил тот волнующий момент, когда происходит большинство катастроф, — самолет коснулся круглыми бегучими своими ногами бетона, дернулся весь и помчал по земле — казалось, еще скорее, чем по воздуху.
— Вы когда будете докладывать? — спросил ПЗ.
— Да вот приеду…
ПЗ глянул на него удивленно:
— Вы сейчас что? На работу?
Это странно было в ПЗ. Потапов не знал человека более въедливого, причем вдумчиво въедливого, а стало быть, надежного. Но как только работа кончалась, он — хоп и выключался. И зазря включаться не любил. Например, вот сейчас: они с Потаповым имеют полное право поехать домой, принять ванну, позавтракать… ну и тому подобное — как это обычно бывает после командировки. ПЗ именно так и собирался поступить.
Потапов же сей благословенной картины даже и в голове не держал. Он собирался отыскать машину, которая должна его ожидать, приехать в контору, сесть за стол в своем кабинете, закурить всласть, привести в порядок бумаги, набросать конспектик того, что он скажет Луговому. Потом, часов в девять, позвонить Элке — сообщить, что он приехал, и узнать, как там дела-делишки у нее и у Танюли. Потом позвонить Луговому и сказать, что хочет зайти посидеть минут сорок.
— Давай заглядывай, Сан Саныч, — скажет Луговой. — Ты когда вернулся-то?
Это он спросит с удовольствием, так сказать, со вкусом. Зная, что Потапов вернулся только что. И сразу в контору! Что Потапов самонадежнейший его кадр.
Они посидят свои минут сорок, накурят до первой синевы. Но даже сквозь эту накуренность Потапов почувствует в желудке зверский аппетит, усиленный хорошим настроением оттого, что отчет одобрен. И он отправится с Луговым в столовую, со своим, в сущности говоря, товарищем, но и начальником. И уходя, они со стуком откроют фортку, чтобы, пока их нет, она выглотала никотин, что клубится и плавает по комнате.
Все это в мгновение предстало перед Потаповым как бы единой печатной схемой. И подумалось ему, что расскажи он сейчас все это ПЗ, тот просто не поверил бы и принял Потапова за карьериста. И несомненно бы уменьшил свой высокий потенциал уважения к Потапову. А этого допускать нельзя. И значит, надо помалкивать.
Впрочем, не стоит и на ПЗ наговаривать. Работу человек любит… Кстати, работу свою многие любят. Но как, простите, любят? Как незлое времяпрепровождение между отпусками — вот в чем дело.
А я?.. А ты сидишь среди своих хитрых «приборов», в дыме, что выходит из них. И ничего другого не знаешь.
Ну — и хорошо это или плохо? Обычно на такие вопросы
