Б. Масленников
"Москва" над Берлином
Издание подготовлено к печати в соответствии с планом работы Оргкомитета «Победа» при финансовой поддержке администрации Новосибирской области
Фронтовым однополчанам 6-го бомбардировочного авиационного Берлинского ордена Кутузова полка дальней авиации — посвящаю.
Автор
ЛЕТЧИК И САМОЛЕТ
Экипаж
С нескрываемым волнением читаю ошеломившее своей неожиданностью письмо из Белой Церкви:
«И все-таки я тебя нашел!
Здравствуй, мой боевой друг и товарищ Борис Николаевич! Здравствуй, все твое семейство!!!
Кланяются тебе и твоему семейству я, Луценко Иван Павлович, моя супруга Клавдия Сергеевна…»
Так в марте 1980 года шагнул ко мне из фронтовой юности, почти из небытия, человек, с которым тесно связала меня военная судьба: в одном самолете, а потом даже и в одной кабине, бороздили мы воздушные пространства Азии и Европы и опять — правда, в разных самолетах — Азии с конца тяжелого сорок второго до победных мая и августа сорок пятого; вместе делили мы свои радости и огорчения — большие и малые, личные и служебные; вместе находились на волоске от такой близкой в военном небе смерти; горько переживали, когда на наших глазах, рядом с нами, эта смерть косила наших товарищей, друзей боевых, тех, с кем мы вот только перед вылетом, час-полтора назад, смеялись, разговаривали, шутили…
И избежали мы ее, этой смерти, я в этом твердо уверен, только потому, что штурвал нашего самолета, нашей «пятерки», крепко и надежно держал в своих руках этот человек, Иван Луценко.
Нас свела военная судьба, как уже было сказано, осенью тяжелого сорок второго года. Оба мы были сержантами, молодыми, несколько, как нам и товарищам нашим казалось, обиженными «несправедливостью» высокого начальства. Действительно: во-первых, до нашего окончания авиационных школ — он летной, я штурманской — всем выпускникам присваивались лейтенантские звания, нас же выпустили сержантами; во-вторых, наши друзья-однокашники уже второй год делают свое дело в небе войны, а мы почему-то должны прозябать в каком-то богом забытом среди дальневосточной тайги «пупе земли», как мы называли свой полевой менгонский аэродром, который располагался вблизи большого приамурского озера Болонь и почти посредине между Хабаровском и Комсомольском- на-Амуре. А «пупом земли» аэродром доморощенные полковые остряки нарекли потому, что раскинулся он среди тайги в виде огромного круга, центр которого возвышался по отношению к периферии. Поэтому при полетах взлетающий самолет сначала скрывался за возвышенным центром летного поля — у всех, наблюдавших за взлетом, невольно возникало чувство сомнения: взлетит или не взлетит? — а уже потом показывался на фоне тайги. У всех наблюдавших непроизвольно появлялось чувство облегчения: уф, взлетел! При посадке картина менялась: сначала самолет как бы падал, пропадал на фоне леса, вновь вызывая у присутствующих на полетах чувство сомнения: сел или не сел? А потом, каждый раз почти внезапно, появлялся в центре летного поля, успокаивая всех: сел.
По прибытии в полк я некоторое время находился в «резерве» — не был включен в состав конкретного экипажа. Командир эскадрильи, в которую меня назначили, капитан Дзгоев, с трудным для запоминания именем — Азамат-Чери Мухамедчериевич, среднего роста, с характерными для южного человека чертами лица, осетин, летчик, как говорили в полку, от бога, внимательно, по-отечески посмотрел на стоящего перед ним по стойке «смирно» невзрачного вида сержанта-штурмана — я только что доложил, что прибыл для прохождения дальнейшей службы, — и с чуть заметным восточным акцентом проговорил:
— Падажди, пока нового летчика не прышлют нам. А летать будэшь со мной или с командиром твоего звэна Ткачом.
Однако вскоре все встало на свои места. Тот же Дзгоев вызвал меня в землянку штаба эскадрильи (там у нас почти все службы и жилые помещения располагались в землянках, почему и свой гарнизонный поселок те же полковые остряки прозвали «копай-городом») и, кивнув головой на уже находившегося там Ивана Луценко, сказал:
— Вот твой командир. Лучший летчик нашего полка. Его штурман Нышонков повышен в должности, ты назначаешься на его место в экипаже Луценко. Старайся и самолет освоить как следует — ты ведь раньше на ДБ-3 не летал, и свое штурманское дело совершенствуй, чтобы и командира, и экипаж свой не подвести — он по всем боевым показателям всегда был одним из лучших в полку. Вот, чтоб и впредь был лучшим. А ты, Иван, — Дзгоев со всеми разговаривал на «ты», что, впрочем, никого не обижало и считалось нормальным. — А ты, Иван, сам знаешь, каким должен быть командир лучшего экипажа. Так что, думаю и надеюсь, экипаж твой был и будет передовым. Радист Тихонов у вас опытный, значит, все от вас двоих и зависит.
Так я стал штурманом Ивана, вернее, как это значилось в штатном расписании, — «старшим штурманом» экипажа, командиром которого был «старший летчик» Иван Луценко.
Иван Луценко
Дзгоевская характеристика Ивана как лучшего летчика в полку не была пустыми словами. Характер у него сложный. Резкость, вспыльчивость и некоторая не всегда оправданная излишняя самоуверенность в суждениях и поступках как-то уживались в нем с почти детской наивностью, способностью удивляться тому, что у других не вызывало никакого удивления. Он мог крупно — до ругани — повздорить со своим товарищем по такому, например, поводу, как — чей самолет лучше. Конечно, его, Ивана, «пятерка»! И это притом, что все самолеты полка были одинаково изношены, по нескольку раз отработавшие всевозможные ресурсы, в свое время списанные, и только неизвестно какими усилиями наших механиков-чудодеев приведенные в божеский вид и даже в состояние, позволяющее выполнять на них полеты.
И в то же время он мог с восхищением и удивлением следить за стаями пролетающих вдоль Амура с севера на юг или с юга на север диких гусей: «Смотрите-ка, какие они красивые, сообразительные — как они в строю крепко держатся, как строго дистанции и интервалы соблюдают!» И это притом, что в осенние и весенние дни перелеты в тех краях стай диких гусей и уток — дело обычное, ни у кого не вызывающее каких-либо эмоций, кроме, может быть, чисто потребительских: а неплохо парочку таких птичек на обед поджарить…
Он обладал многими талантами. Очень красиво писал. Хорошо пел — как-никак украинец! Он
