Энса Ридс
Божье око
Данный перевод является ЛЮБИТЕЛЬСКИМ, не претендует на оригинальность, выполнен в НЕ коммерческих целях.
×××
Пожалуйста, указывайте ссылки на переводчиков, при публикации файла у себя на канале.
×××
Просим НЕ использовать русифицированные обложки книг в таких соц. сетях, как: Instagram, TikTok, Twitter, Facebook, Pinterest и т. д.
×××
Всегда рады отзывам на прочитанные книги.
Приятного чтения!
«БОЖЬЕ ОКО»
Эспозито
Книга 2
Энса Ридс
ТРИГГЕРЫ
Абьюз
Сцены физического насилия
Опасный и одержимый главный герой
Жестокие сцены пыток и убийств
Изнасилование
Побег
Похищение
ПТСР
Мелодия Фрэнка Синатры «Everybody Loves Somebody» мягко заполняла пространство. Холодные бетонные стены, которые когда-то слышали мучительные крики, теперь наполнялись нежными звуками классической музыки. Виниловая пластинка издавала скрежет каждые несколько секунд, вращаясь так, как это происходило почти каждый день.
Солнечный свет проникал в помещение, теплые лучи освещали серые стены и отражались на оливковой коже мужчины, который сидел на своем привычном месте.
Он глубоко вдохнул, медленно вращая крошечную золотую ложечку, идеально смешивая мед с зеленым чаем, которым он наслаждался каждое утро, как только вставало солнце.
На нем была белая футболка и привычная униформа — оранжевый комбинезон, завязанный на поясе. Он слегка подул на горячий чай, наслаждаясь ароматом трав, и негромко напевал песню Фрэнка Синатры.
— Ах, чудесное утро, не правда ли? — спросил он после, казалось, бесконечной тишины в комнате, полной мужчин, съеживающихся от страха в его присутствии.
Его суровые серые глаза внезапно встретились с парой испуганных карих, умоляющих о пощаде глаз. Мужчина с карими глазами плакал, молчаливые слезы стекали по его лицу, когда он с трудом сдерживал громкие рыдания, которые готовы были вырваться наружу.
— Д-да-а, д-дон, — пробормотал он, заикаясь, чувствуя, как теплая струя его собственной мочи стекает по ногам от ужаса. Этот человек был далеко не слабаком — коренастый, ростом под шесть футов1, он проводил каждый свободный час, поднимая тяжести.
У него были такие мышцы, что казалось, будто он постоянно носит тяжелые сумки с продуктами. Его темные волосы всегда были растрепаны, и он ходил с гордо поднятой головой.
Видите ли, он был не просто каким-то тюремным надзирателем, а тем, кого все звали «Шеф». Он обладал властью.
Но не той властью, что была у сероглазого дьявола, потягивающего чай, наслаждающегося музыкой и первыми солнечными лучами, пробивающимися сквозь решетки камеры. Нет, не каждый мог обладать той властью, которая принадлежала Массимилиано Эспозито.
— Нет ничего лучше, чем наслаждаться первыми лучами солнца, когда на фоне играет Фрэнк Синатра, блядь, говорю тебе, Стив, — его голос был природно глубоким и могучим, с насыщенным бархатистым баритоном, который отражал ту же силу, что и его телосложение. Ему не требовалось повышать голос, чтобы его услышали.
Массимилиано никак не прокомментировал беспорядок, который устроил Стив, но это вовсе не означало, что он этого не заметил.
Он производил такой эффект на людей, что не требовалось ни слов, ни действий — от одного его присутствия их трясло так, что некоторые мочились прямо на месте, другие могли обделаться, некоторых рвало, а кое-кто и вовсе начинал рыдать кровавыми слезами, лишь уловив его мимолетный взгляд на себе.
Массимилиано был человеком, с которым не хотелось ссориться. Он был из тех, от которого лучше держаться подальше. И было бы лучше, если бы он не знал вашего имени или запомнил вас в лицо.
Он был хуже, чем просто проклятие.
Он щелкнул пальцами.
— Ах, блядь, где же мои манеры? — пробормотал он, опустив взгляд на чашку чая в изящной фарфоровой посуде, подарок от главы якудзы, его давнего товарища. Затем, подняв глаза на стоявшего перед ним Стива, спросил:
— Хочешь чаю, Стив?
Стив стоял — хотя «стоял» было не совсем подходящим словом. Совершенно нагой, как в первый день своего рождения, и промокший с головы до ног от ледяной воды, которой его разбудили, он был согнут вдвое, — его запястья были прикованы к щиколоткам теми же наручниками, что он когда-то использовал на заключенных.
Стив изо всех сил пытался держать голову поднятой, издавая страдальческие стоны, пока слезы ручьями стекали по его лицу.
— Н-н-нет, д-д-дон. Сп-спасибо, — заикался он, его сердце бешено колотилось, а из груди вырывались всхлипы. Он пытался вспомнить всех, кто ему был дорог, — семимесячного сына и женщину, с которой он был уже девять лет, и которая, наверное, уже вся изволновалась, почему он не вернулся вчера домой. Однако страх и паника, поглотившие его разум, вытесняли все мысли из головы — всё, о чем он мог думать, был Дон. Человек, чьего имени он даже не знал.
Массимилиано поднес чашку к губам и сделал три щедрых глотка успокаивающего чая. Он относился к своему телу как к храму: не курил, не пил, занимался спортом и придерживался здорового питания. Трижды в день пил травяной чай, всегда под музыку и с каким-то развлечением.
И сегодня его утренним развлечением был Стив.
Массимилиано медленно отодвинул чашку от губ, аккуратно поставив ее на блюдце, лежащее на его скрещенном колене.
— Стиви, можно я буду звать тебя Стиви? — произнес он ледяным тоном, без намека на юмор. Откинувшись назад, он выдохнул и встретился взглядом с испуганными глазами Стива, чье лицо покраснело от напряжения. — Я думал, у нас была договоренность, Стиви, — продолжил он, не отводя взгляда. — Но мои люди говорят, что ты меня наебал.
У Массимилиано были глаза и уши повсюду, и все заключенные в этой тюрьме стремились выполнять его поручения, желая хоть немного быть связанным с одним из самых влиятельных людей в мире.
Не было ничего, о чем бы Массимилиано не знал: кто из надзирателей был в тесных отношениях с кем-то из заключенных, кто с кем спал и кому изменял, даты рождения детей заключенных и самые интимные подробности их жизней.
Никто не имел прямого доступа к Массимилиано, — вся информация проходила через его охрану, которая докладывала ему абсолютно всё. Лишь единицы знали, как он выглядит, остальные только знали о нем понаслышке. Даже не зная его настоящего имени, заключенные сходили с ума от одного лишь факта его присутствия в здании, отчаянно желая вписаться в его окружение и прикоснуться к его власти. А власть подобна
